Педарит, не избранный в число трехсот [лучших воинов], ушел, сияя и радуясь, что в городе есть триста человек лучших, чем он.

Хабрий решил отправить Фокиона собрать подать с островов и давал ему двадцать кораблей, но Фокион (...) возразил: "Если меня посылают на войну, нужны силы побольше, а если к союзникам - хватит и одного корабля".

Фокион излагал перед народом какое-то свое суждение (...). Видя, что все одобряют его речь, он обернулся к друзьям и спросил: "Уж не сказал ли я ненароком что-нибудь неуместное?"

Когда умер Филипп [Македонский], Фокион отговаривал народ приносить благодарственные жертвы богам. Во-первых, сказал он, неблагородно радоваться по такому поводу, а во-вторых, сила, стоявшая против них при Херонее, сделалась меньше всего лишь на одного человека.

Александр потребовал у афинян кораблей, и народ подступил к Фокиону, чтобы тот высказал свой совет. Фокион встал и сказал: "Советую вам или быть сильными, или дружить с сильными".

Когда разнеслась глухая весть о кончине Александра и ораторы один за другим вскакивали на помост и требовали немедленно браться за оружие, Фокион предложил подождать и сперва проверить - сведения: "Если он мертв сегодня, - сказал он, - то будет мертв и завтра и послезавтра".

Стадо оленей во главе со львом страшнее, чем стадо львов во главе с оленем.

Лаконцу Эвклиду, который бывал с ним слишком дерзок, (...) [персидский царь Артаксеркс] передал (...): "Ты можешь что угодно говорить, но я-то могу не только говорить, а и делать".

Лакедемоняне о врагах спрашивают не сколько их, а где они.

Агид, слыша похвалы элейцам за прекрасное и справедливое устройство олимпийских игр, заметил: "Вот уж, впрямь, великое дело - раз в четыре года блюсти справедливость".

Один старец жаловался Агиду, уже достигшему преклонного возраста, что старые законы пришли в забвение, а новые - плохи, и что все в Спарте перевернулось вверх дном. Царь рассмеялся и сказал: "Если так, то все идет своим порядком. В детстве я слышал от моего отца, что и в его время все перевернулось вверх дном".

Плистарху передали, что один очень злоязычный человек отзывается о нем хорошо. "Уж не сказал ли ему кто-нибудь, - удивился Плистарх, - что я умер?"

Нельзя отказываться от власти, пока ты на коне, можно - когда тащат за ноги.

Дионисия Старшего укоряли, что он чествует и выдвигает одного человека, дурного и всеми нелюбимого. Он ответил: "Я хочу, чтобы хоть кого-то люди ненавидели больше, чем меня".

Дионисий Старший наложил на сиракузян побор: они плакались, взывали к нему и уверяли, что у них ничего нет. Видя это, он приказал взять с них и второй побор, и третий. Но когда, потребовав еще большего, он услышал, что сиракузяне над ним смеются и издеваются у всех на виду, то распорядился прекратить побор. "Коли мы им уже смешны, - сказал он, - стало быть, у них уже и впрямь ничего больше нет".

На вопрос, есть ли у него свободное время, он [Дионисий Старший] ответил: "Нет, и никогда пусть не будет!"

В самом начале его правления он [Дионисий Старший] был осажден восставшими против него гражданами, и друзья советовали ему сложить власть, если он не хочет умереть насильственной смертью; но он, посмотрев, как быстро падает бык под ударом мясника, сказал: "Не стыдно ли мне, убоявшись столь краткой смерти, отказаться от долгой власти?"

Фиванец Пелопид шел на войну, и жена просила его поберечь себя. "Это надо говорить другим, - сказал Пелопид, - а полководец должен беречь своих сограждан".

Кто умеет говорить, знает и время для этого.

Архидам в Пелопоннесской войне, когда союзники потребовали определить их точные взносы, ответил: "У войны пайков нету".

Когда кто-то спросил Архидама, сына Зевксидама, кто стоит во главе Спарты, тот ответил: "Законы и власти, действующие по закону".

После битвы при Херонее Филипп [Македонский] обратился к Архидаму, сыну Агесилая, с письмом, написанным весьма надменно. Тот ответил: "Если ты, царь, измеришь свою тень, то обнаружишь, что она не стала больше, чем была до победы".

Во время войны с Филиппом некоторые считали более выгодным завязать битву подальше от дома. "Не об этом следует думать, - сказал Архидам, - а о том, чтобы там, где придется сражаться, быть сильнее противника".

У Алкивиада была собака, удивительно красивая, которая обошлась ему в семьдесят мин, и он приказал отрубить ей хвост, служивший животному главным украшением. Друзья были недовольны его поступком и рассказывали Алкивиаду, что все жалеют собаку и бранят хозяина, но тот лишь улыбнулся в ответ и сказал: "Что же, все складывается так, как я хочу. А хочу я, чтобы афиняне болтали именно об этом, - иначе как бы они не сказали обо мне чего-нибудь похуже!"

Когда он [Алкивиад] пришел однажды к Периклу, ему сказали: "Он занят: обдумывает, как дать отчет афинянам". Алкивиад сказал: "Лучше бы он подумал, как не давать им никакого отчета".

Вызванный из Сицилии в Афины по уголовному обвинению, он [Алкивиад] скрылся бегством, сказавши, что нелепо спасаться от приговора, когда можно спастись от суда.

Прослышав, что его с товарищами приговорили к смерти, он [Алкивиад] воскликнул: "Так покажем им, что мы еще живы!" - и, перейдя на сторону лакедемонян, он поднял против афинян Декелейскую войну.